— Почему ты так мрачен, дорогой?
— Я размышлял, — ответил Менделл и взял бокал.
— За наше здоровье! — воскликнула она и отпила виски.
Менделл опорожнил свой бокал и поставил его на серебряный поднос.
— Послушай, любимая, ты помнишь канун того дня, когда меня отправили в клинику?
Галь поморщилась.
— Ты не сказал «за наше»…
— За наше! — произнес Менделл.
Галь прижалась к нему.
— Хочешь, я тебе что-то скажу, дорогой?
— Что?
— Я как-то странно себя чувствую после этого виски.
— Как это?
— Ты хочешь знать? — Галь тоже поставила бокал на поднос и ослабила ему галстук. — Ты же отлично знаешь, что я хочу сказать.
— Опять? Уже?
— Но мы же муж и жена.
— Знаю… Но, дорогая, одну минуту, сперва вспомни…
Галь зажала лицо Менделла руками и провела губами по его губам, прошептав:
— Отнеси меня наверх, Барни, прошу тебя… И на этот раз ты разденешь меня.
Менделл приподнял ее и прижал к себе.
— Тебя стоит отшлепать.
— Я и это позволю тебе сделать.
— А я и не отказываюсь.
Галь расстегнула ему две верхние пуговицы на рубашке и начала расстегивать третью.
— Ты меня любишь? — спросила она.
— Ты же отлично знаешь, что да.
— И ты счастлив, что мы снова вместе?
— Так счастлив, будто я только что победил Уоллкотта и нокаутировал Чарли и Луи!
— Идиот. — Галь расстегнула еще одну пуговицу. — Теперь с боксом и со всеми историями, связанными с ним, покончено.
Менделл пронес ее через холл и начал подниматься по лестнице.
— А теперь, что я теперь должен делать?
Галь немного подумала.
— Люби меня.
— Это самое лучшее предложение, которое мне когда-либо делали. Но мы же не можем заниматься этим весь день.
— Но мы можем попытаться. Вспомни, ведь мы не виделись два года!
— Верно, — Менделл крепче сжал ее в объятьях, — но я хотел тебе сказать только, что…
Галь закончила расстегивать ему рубашку.
— Что?
— О деньгах, которые я взял из банка… восемьдесят семь тысяч долларов, которые я дал тебе и просил посылать семьдесят пять долларов каждую неделю моей матери… И ты мне обещала…
Галь провела теплой ладонью по его груди.
— Мне так приятно, что у тебя под рубашкой ничего больше не надето, Барни, ты самый сильный, самый мужественный…
Менделлу хотелось закричать.
— Ты будешь меня слушать?
— Слушаю тебя.
Усилием воли он заставил себя говорить спокойно.
— Ведь ты мне сказала… Ты мне обещала…
Менделл остановился и посмотрел на Галь, чувствуя ее губы на своей груди. Она не обращала никакого внимания на его слова. Наконец она подняла глаза и посмотрела на него.
— Барни, тебе нравится, когда я так делаю?
Менделл смутился.
— Да, конечно, но…
В голосе Галь чувствовались те же колдовские чары, что и тогда в машине. Менделл разжал руки, и Галь растянулась на последней ступеньке лестницы, выпятив губы, опираясь на локти, с задранной на бедре юбкой.
— Иди сюда, Барни.
Менделл продолжал стоять, прислонившись к стене и опираясь о панель потными руками.
— Что? Здесь, на ступеньках?
— А почему бы и нет? Мы с тобой одни, и мы с тобой муж и жена.
— Знаю, но…
— Ты не хочешь меня? — ласково проворковала Галь. — Ты меня не любишь?
— Нет, люблю… Ради бога, дорогая… — запротестовал Менделл.
Потом стук своего сердца заполнил ему уши, руки Галь обвились вокруг его шеи, а ее рот прижался к его губам и они вместе скатились с лестницы, покрытой ковром, стукаясь о каждую ступеньку. Вскоре они оба впали в экстаз.
«Когда мы достигнем низа лестницы, я умру», — подумал Менделл.
И действительно, это было нечто похожее на смерть, и, вместе с тем, он умирал только для того, чтобы снова воскреснуть, снова жить, чтобы удовлетворять Галь и быть самому удовлетворенным.
Голова Галь оказалась на нижней ступеньке, но она, страстно изогнувшись, все еще продолжала их последний поцелуй. Потом, будто приходя в себя, она прошептала:
— Барни, я — похотливая девка, а?
— Мы же женаты, — ответил Менделл, нагнувшись над ней.
— Точно, — Галь слегка стукнула его. — А ты… Но ведь ты смеешься надо мной. Ведь прошло два года… — Она снова шлепнула его по щеке. — Перестань стыдить меня, Барни, прошу тебя.
— Хорошо, — Менделл поцеловал ее.
— И встань, ты делаешь мне больно.
— Что-то я не слышал твоих жалоб, когда мы катились по лестнице.
Галь уперлась руками ему в грудь и оттолкнула его.
— Барни, прошу тебя…
Он встал на колени и невольно вздрогнул, услышав звонок у входной двери.
— Кто это может быть?
Галь вскочила на ноги и одернула платье.
— Подожди, пока я не поднимусь наверх.
Менделл посмотрел, как она поднималась, потом, застегивая на ходу рубашку, прошел к двери и открыл ее. У порога стояла полицейская машина из Чикаго. С поднятыми воротниками пальто, чтобы хоть немного защититься от пронизывающего ветра с озера, инспектор Карлтон и лейтенант Рой ждали перед дверью.
— Ничего, если мы войдем? — спросил Рой.
— Конечно, ему это будет приятно, — оборвал его Карлтон.
Он прошел впереди Менделла, задев его по пути, и остановился, залюбовавшись великолепным холлом.
— Вы женились на роскошном, замечательном доме, Барни!
Попугай в клетке, стоявшей на столе, закивал головой.
— Осторожней! Не называйте своих имен, парни! Вот флики!
Улыбка лейтенанта Роя казалась такой же приветливой, как и улыбка Будды.